— Я тебе правду сказала. Ваграм, — снова заговорила она. — Моя жизнь в газете не поместится, не пробуй писать. Я к жизни подошла легкомысленно, и жизнь достойно мне отомстила. Про таких, как я, правильно говорят, что мы редко бываем одни, но очень часто в итоге остаемся одинокими. А если, вдруг, напишешь, напиши, что да, я была виновата. Я не смогла уберечь то святейшее чувство, которое ты питал ко мне. В жизни такое дается только один раз. А после, все — не то. Знакомишься, встречаешься, говоришь, кажется, нравится, даже кажется, что уже любишь. Но это только кажется, потому что со временем проходит, так называемая, любовь, и ты снова и твердо чувствуешь, что это была не настоящая любовь. Мне так кажется, Ваграм, что если ты своим поведением не удержишь того, кто тебе от души нравился и был твоей судьбой, данной свыше, то жизнь заставит тебя до конца сожалеть и молча страдать от твоего глупого шага. Почему мы в жизни иногда слепнем? — После некоторой паузы добавила она. — Почему мы только потом понимаем, кто был достоин, а кого мы выбрали.

Марина молчала. Ушла в свои мысли.

— Дай сигарету, — сказала она. Я протянул пачку, чтобы Марина взяла сигарету. Потом поднес зажигалку, держал, пока она прикурит, и в свете пламени зажигалки на короткий миг увидел подавленное лицо Марины. «А где теперь этот Степан?», — подумал я.

— А Степана я вижу, — вдруг сказала Марина, и я невольно посмотрел на нее. — Получил новую квартиру на нашей улице. Работает где-то на высокой должности. Часто вижу, в субботу или в воскресенье. Семью привез из Баку. У него два сына. Прохожу мимо них, а он даже голову не поднимает, чтобы посмотреть на меня. С женой вподручку гуляют, если вдруг видит меня, сразу убирает руку от жены. Жена меня, конечно, не знает. И я, все же, думаю, как ничтожны, мелки, дешевы и жалки мужчины. — Она сделала короткую паузу. — Я думаю, — немного погодя, продолжила она, — обычно, ничего случайно не происходит. В этой жизни все или испытание, или наказание, или благодать, или, скажем, знамение, и каждый, кто появляется в нашей жизни, несомненно, имеет какое-то влияние на нас. Некоторые учат нас быть мудрыми, уметь прощать, быть счастливыми и радоваться началу каждого дня. Некоторые учат быть более сильными, а некоторые, в частности, не учат, прямо ломают нас, однако, после этого мы приобретаем опыт и стойкость для будущих бедствий. Видимо, каждого необходимо оценивать соответственно и понимать, если он появился в твоей жизни, значит так и должно было быть, потому что, действительно, в этой жизни ничего случайного нет.

Марина посмотрела на часы.

— Не опоздай на автобус.

— Времени еще достаточно, — ответил я.

— Послушай, Ваграм, случилось бы так, чтоб дни вернулись назад, — мечтательно сказала Марина, — вернулись бы, и мы снова были бы там, выше села, в вашем лесочке. помнишь? Я была в красном, вокруг нас была совершенная тишина, от легкого ветерка колыхались цветы, между деревьями виднелось глубокое небо, ваше село было хорошо видно, и еще помню, чуть подальше была поляна, на которой загорались и светили последние лучи солнца, пылали на тропинке.

Разглядывая её в этот лунный вечер, я с изумлением думал о том, что тогда, много лет назад, она тоже была в красном. Может, и на эту встречу специально пришла так одета, чтобы вновь. напомнить мне о давно ушедших днях, проведенных в нашей деревне с ней…

— Да, случись такое, чтоб мы снова начали встречаться, как раньше, — опять заговоритла она, — не зная проблем, беззаботно гуляли бы на ваших полях и в горах, бродили бы по этим улицам, только бы было так, чтоб дни вернулись назад, пусть бы ты не был журналистом, пусть был бы простым рабочим, здесь, как в то время, только бы ты был, назад бы пошли дни… Но невозможно, — грустно сказала Марина. — Дни назад не идут.

Мы дошли до их дома. Я посмотрел наверх.

— Ваши еще не спят, — сказал я. — У вас горит свет.

Марина долго смотрела на меня. Смотрела, не моргая, потом сказала:

— Есть такой вид бабочек, которые живут всего один день. Бабочка с золотыми крылышками прожила целый день. И этот день был пасмурным, лил дождь не переставая. Где я услышала эту историю, вспомнить не могу. Прошла жизнь бабочки с золотыми крыльями, — продолжила Марина, — и златокрылая бабочка так и не узнала, что дни бывают и солнечные, мир бывает полон звонких голосов. Так прожила маленькая бабочка свою короткую жизнь. — Марина снова посмотрела на меня. — Бабочка с золотыми крылышками — это я, Ваграм, — вздохнув, сказала она, потом добавила: — Хотя бы иногда приезжай. Если это возможно.

Я трепетно взял руку Марины.

— Ты еще помнишь нашу любовь? — спросил я, и голос мой задрожал.

— Что значит, помнишь? — сказала Марина в отчаянии. — Пока не придет завтра, человеку трудно понять, что сегодня было хорошо. И как мало нужно, Ваграм, чтобы человек чувствовал себя счастливым, и как много, чтоб не чувствовать себя несчастным. Что говорит Марк Твен про Адама? Что Адам был человеком, и его заветным желанием было яблоко с райского дерева, не потому, что это было яблоком, а потому, что оно было запретным. Да. — с горечью добавила она. — Издалека, наверное, все кажется сладким. Человек чувствует глубину любви лишь после ее потери. И какая польза от этого? Все сейчас потеряно.

Мы ничего не берем с собой из нашего прошлого, подумал я, ничего не берем, кроме воспоминаний.

И, вдруг, на одном из верхних этажей кто-то включил магнитофон. Может, даже это был не магнитофон, может, радиоприемник или телевизор. Не это было важным. Важна была сама музыка и песня. Я непроизвольно зажал руку Марины, и мы посмотрели наверх. Это была забытая нами песня, которую много лет назад мы с Мариной слушали в нашем старом сельском клубе. Как раньше, парень, брошенный девушкой, горестно пел о том, что он гуляет по всем тем местам, где они были вместе, клялись в любви, и теперь его душа опустела и разбито уже сердце, и больше уже ничего не утешит его, все прошло безвозвратно.

Распустится весна, а с ней любовь,

Раскроются красивые цветы…

Но не распустятся те листья вновь,

Что прошлой осенью умерли… —

тихонько процитировала Марина, прижимаясь ко мне.

— Помнишь, Ваграм? — Сказала она дрожащим голосом.

— Помню, — сказал я, гладя золотистые волосы Марины.

— А теперь опустела моя душа, — снова